Неточные совпадения
— Эх, Маша, Маша! И вы туда же!.. Да, во — первых, я вовсе не пьяница; а во — вторых, знаете ли вы, для чего я пью? Посмотрите-ка вон на эту ласточку… Видите, как она смело распоряжается
своим маленьким
телом, куда хочет, туда его и бросит!.. Вон взвилась, вон ударилась книзу, даже взвизгнула от радости,
слышите? Так вот я для чего пью, Маша, чтобы испытать те самые ощущения, которые испытывает эта ласточка… Швыряй себя, куда хочешь, несись, куда вздумается…»
Он не противился и, отпустив ее, вздохнул полною грудью. Он
слышал, как она оправляет
свои волосы. Его сердце билось сильно, но ровно и приятно; он чувствовал, как горячая кровь разносит по всем
телу какую-то новую сосредоточенную силу. Когда через минуту она сказала ему обычным тоном: «Ну, теперь вернемся к гостям», он с удивлением вслушивался в этот милый голос, в котором звучали совершенно новые ноты.
Она обняла его за шею и нежно привлекла его голову к себе на грудь. Она была без корсета. Ромашов почувствовал щекой податливую упругость ее
тела и
услышал его теплый, пряный, сладострастный запах. Когда она говорила, он ощущал ее прерывистое дыхание на
своих волосах.
Ему вдруг пришло в голову заставить Шурочку, чтобы она
услышала и поняла его на расстоянии, сквозь стены комнаты. Тогда, сжав кулаки так сильно, что под ногтями сделалось больно, сцепив судорожно челюсти, с ощущением холодных мурашек по всему
телу, он стал твердить в уме, страстно напрягая всю
свою волю...
Да только засвистал
свою любимую „При дороженьке стояла“, а как был чувствителен и не мог эту песню без слез
слышать, то и прослезился немного. После я узнал, что он и впрямь велел сотским тело-то на время в овраг куда-то спрятать.
Один из голов тоже представлял при этом случае довольно любопытную фигуру: как
услышал он, что дело коснулось рекрутства, сейчас же вытянулся всем
телом и умоляющим выражением
своих глаз, плаксивым складом носа, губ как бы говорил: «Знать ничего не знаю… На все воля начальства была».
Иона чувствует за
своей спиной вертящееся
тело и голосовую дрожь горбача. Он
слышит обращенную к нему ругань, видит людей, и чувство одиночества начинает мало-помалу отлегать от груди. Горбач бранится до тех пор, пока не давится вычурным, шестиэтажным ругательством и не разражается кашлем. Длинные начинают говорить о какой-то Надежде Петровне. Иона оглядывается на них. Дождавшись короткой паузы, он оглядывается еще раз и бормочет...
— Экстаз, — объяснил ему Пилецкий, — есть то возбужденное состояние, когда человек, под влиянием духовно-нравственного движения, ничего не сознает, что происходит вокруг него; так, он не
слышит боя часов, не ощущает ни света, ни темноты, ни даже тепла и холода: он как бы умертвил
тело свое и весь одухотворился, — понимаете?
— Не читал, — говорит, — да и не желаю. Господин Вундт очень односторонний мыслитель. Я читал «
Тело и душа» Ульрици. Это гораздо лучше. Признавать душу у всех тварей это еще не бог весть какое свободомыслие, да и вовсе не ново. Преосвященный Иннокентий ведь тоже не отвергал души животных. Я
слышал, что он об этом даже писал бывшему киевскому ректору Максимовичу, но что нам еще пока до душ животных, когда мы
своей души не понимаем? Согласитесь — это важнее.
У Софии в Полоцке, бывало,
Позвонят к заутрене, а он
В Киеве, едва заря настала,
Колокольный
слышит перезвон.
И хотя в его могучем
телеОбитала вещая душа,
Все ж страданья князя одолели,
И погиб он, местию дыша.
Так свершил он путь
свой небывалый.
И сказал Боян ему тогда:
«Князь Всеслав! Ни мудрый, ни удалый
Не минуют божьего суда».
Люди
слышали в этих причудливых звуках стоны покойников, падали на колена, трясясь всем
телом, молились за души умерших, молились за
свои души, если бог не ниспошлет железного терпенья
телу, и ждали
своей последней минуты.
Во время сенокоса у меня с непривычки болело все
тело; сидя вечером на террасе со
своими и разговаривая, я вдруг засыпал, и надо мною громко смеялись. Меня будили и усаживали за стол ужинать, меня одолевала дремота, и я, как в забытьи, видел огни, лица, тарелки,
слышал голоса и не понимал их. А вставши рано утром, тотчас же брался за косу или уходил на постройку и работал весь день.
Сестричка ее, конечно, не могла ее
услышать, но, вероятно, почувствовала сотрясение ее
тела: она держала Раису за руку — и, поднявши на нее
свои большие глаза, испуганно перекосила личико и залилась слезами.
Но брат, должно быть, не
слышал его слов, оглушённый
своими мыслями; он вдруг тряхнул угловатым
телом, точно просыпаясь; ряса потекла с него чёрными струйками, кривя губы, он заговорил очень внятно и тоже как будто сердясь...
Возница только охнул в ответ и голову втянул в плечи. Мне сверкнуло в глаза и оглушительно ударило. Потом второй раз и третий раз. Не помню, сколько минут трепало меня на дне саней. Я
слышал дикий, визгливый храп лошадей, сжимал браунинг, головой ударился обо что-то, старался вынырнуть из сена и в смертельном страхе думал, что у меня на груди вдруг окажется громадное жилистое
тело. Видел уже мысленно
свои рваные кишки… В это время возница завыл...
— Эх, Маша, Маша! И вы туда же! Сестра моя тоже об этом убивается. Да, во-первых, я вовсе не пьяница; а во-вторых, знаете ли вы, для чего я пью? Посмотрите-ка вон на эту ласточку… Видите, как она смело распоряжается
своим маленьким
телом, куда хочет, туда его и бросит! Вон взвилась, вон ударилась книзу, даже взвизгнула от радости,
слышите? Так вот я для чего пью, Маша, чтобы испытать те самые ощущения, которые испытывает эта ласточка… Швыряй себя куда хочешь, несись куда вздумается…
Он сжимал покрепче сверток
свой в руке, дрожа всем
телом за него, и вдруг
услышал, что шаги вновь приближаются к ширмам, — видно, старик вспомнил, что недоставало одного свертка.
Услышал милостивый Бог слезную молитву сиротскую, и не стало мужика на всем пространстве владений глупого помещика. Куда девался мужик — никто того не заметил, а только видели люди, как вдруг поднялся мякинный вихрь и, словно туча черная, пронеслись в воздухе посконные мужицкие портки. Вышел помещик на балкон, потянул носом и чует: чистый-пречистый во всех его владениях воздух сделался. Натурально, остался доволен. Думает: «Теперь-то я понежу
свое тело белое,
тело белое, рыхлое, рассыпчатое!»
Ненавистно говорил он о женщинах и всегда похабно, называя всё женское грубо, по-мужичьи, плевался при этом, а пальцы скрючивал и водил ими по воздуху, как бы мысленно рвал и щипал женское
тело. Нестерпимо мне
слышать это, задыхаюсь. Вспомню жену
свою и счастливые слёзы наши в первую ночь супружества, смущённое и тихое удивление друг перед другом, великую радость…
Бывало, что сам живёшь как часть чьего-то
тела,
слышишь крик души
своей из других уст, и пока
слышишь его — хорошо тебе, а минет время, замолкнет он, и — снова ты один, для себя.
Много я
слышал от нее про разные свадьбы, смерти, наследства, воровства-кражи и воровства-мошенничества, про всякий нагольный и крытый разврат, про всякие петербургские мистерии и про вас, про ваши назидательные похождения, мои дорогие землячки Леканиды Петровны, про вас, везущих сюда с вольной Волги, из раздольных степей саратовских, с тихой Оки и из золотой, благословенной Украины
свои свежие, здоровые
тела,
свои задорные, но незлобивые сердца,
свои безумно смелые надежды на рок, на случай, на
свои ни к чему не годные здесь силы и порывания.
Он легко поднял на сильных нервных ногах
свое исхудалое легкое
тело и хотел продолжать читать дальше, но не читал, а невольно напрягал слух, чтоб
слышать.
Вдруг за
своей спиной Иуда
услышал взрыв громких голосов, крики и смех солдат, полные знакомой, сонно жадной злобы, и хлесткие, короткие удары по живому
телу. Обернулся, пронизанный мгновенной болью всего
тела, всех костей, — это били Иисуса.
Стою, сам не
свой, всем
телом на замок налег, а на крыльце,
слышу, происходит баталья отчаянная.
Всё, что мы познаем, мы познаем или нашими пятью чувствами, то есть тем, что видим,
слышим, ощупываем вещи, или тем, что переносимся в другие существа, живем их жизнью. Если бы мы познавали вещи только пятью чувствами, мир был бы нам совсем непонятен. То, что мы знаем о мире, мы знаем только потому, что мы можем посредством любви переноситься в другие существа и жить их жизнью. Люди
телами своими разделены и не могут понимать друг друга. Любовью же они все соединены, и в этом великое благо.
Она почувствовала всем
своим существом, что не только под землей лежит его бездыханное
тело, но что и душа его здесь близко около нее, что эта близкая ее, родная душа понимает, зачем она пришла сюда,
слышит ее страдания, не требуя слов, да она, быть может, и не нашла бы этих слов.
Она приподняла меня, и мы отделились от земли и неслись в каком-то пространстве, в облаках серебристого света. Она наклонила ко мне
свое лицо. Я
слышал ее дыхание, — оно было горячо, как огонь; я прильнул губами к ее раскаленным губам и ощутил, что жар ее дыхания наполнял меня всего, проходя горячей струей по всем фибрам моего
тела, и лишь ее руки леденили мне спину и бока.
Услышав мой голос, самая маленькая перестала шептать, но не обернулась и только осторожным движением подтянула к себе куклу и скрыла ее за
своим телом.
Во все это время в темнице стоял страшный шум и никто не
слышал стуков подкопа и криков Раввулы и Тивуртия и заслонившего лаз к ним
телом своим Анастаса. Всякому тут было теперь самому до себя.
— Еще, пожалуйста еще, — сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметною улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настроивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще
слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась
своим тучным
телом к притолке.